В Москве осенью выходит книга воспоминаний писателя и президента Фонда «Духовная дипломатия» из Флориды Михаила Моргулиса «Это был сон». Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги, где автор рассказывает о своих встречах с писателем Родионом Березовым.

Сейчас с особой любовью вспоминаю писателя Родиона Михайловича Березова. Березов – это псевдоним. Настоящая фамилия Акульшин. Дружил я с ним и схоронил в Америке. Ушел он с земли в 93 года. Жизнь его была странной, с возвышенными устремлениями, романтическими пассажами, чудесными размышлениями о литературе, но также была и замусоренной мелкими бытовыми делами. Впрочем, именно так грязная бытовая Жизнь мстит писателям и всем людям искусства за их желание существовать в чистой Жизни творческой. Рассказывал он мне о встречах с Маяковским, Мандельштамом, Зощенко, Есениным, Эренбургом, Олешей и многими другими интереснейшими писателями и людьми своего довоенного времени. Его пьесу «Окно в деревню» ставил в 1938 году легендарный театральный режиссер Всеволод Эмильевич Мейерхольд. И было это незадолго до расстрела знаменитого режиссера в застенках сталинских опричников.

Помню, Родион Михайлович рассказывал: «Захожу в зал театра на репетицию своей пьесы. Слушаю, что актеры произносят со сцены, понимаю: слова-то не мои. И в перерыве говорю жене Мейерхольда, известной актрисе Зинаиде Райх: «Тут, у вас какие-то другие слова в моей пьесе!» Зинаида Райх вскидывает брови: «Родион, Всеволод Эмильевич Шекспира меняет, так что, он с вами будет церемониться!»

В начале войны с Германией, в 1941 году, Акульшина послали в так называемое народное ополчение защищать Россию. Туда посылали старых, больных, полуслепых и хромых, всех, кто не попал в армию. И вот он, в очках с линзами минус пять, с одной винтовкой на троих ополченцев, был оглушен снарядом и попал в немецкий плен. Позже вспоминал: «Очки после взрыва куда-то улетели. Ничего не вижу, ползу по земле, щупаю руками ее, очки ищу. Вдруг на что-то натыкаюсь, хочу рассмотреть поближе, слышу над головой крик «Хальт!» Сдавайся, значит. Найденный предмет оказался сапогом немецкого солдата. Я и сдался».

В лагере для военнопленных ежедневно умирали около шестисот человек. Ели вырытую из земли мерзлую брюкву.

Но Акульшин выжил. Потом Германия, Америка. Это был добрый, наивный, почти детский человек, которого я очень любил. В нем жило много писательской амбициозности и некоторая зависть к более удачливым коллегам по перу, но те, у кого этого нет, пусть кинут камни на его гроб. Писал он много, а стихи чуть ли не метрами, легко их рифмовал, сочинял рассказы и воспоминания. Играл на балалайке и пел. У меня есть одна из первых его книг, выпущенная в СССР в 1928 году под настоящей фамилией Акульшин, «Наше будущее», книга о Сахалине. А последнюю свою книгу с прозрачным сентиментальным названием «Лебединая песня» он посвятил моему сыну Зиновику, которого любил, с которым играл и катал его в коляске по аллеям Ашфордского парка. А заметил молодого Родиона Максим Горький, и рекомендовал его везде, и помогал печататься. Был Акульшин в группе крестьянских поэтов вместе с невероятно знаменитым Сергеем Есениным. Там же были известные поэты Николай Клюев, Василий Наседкин, Петр Орешин, Сергей Клычков. Когда любимец России Сергей Есенин напивался и все ломал, всех ругал, знали – надо Родиону петь. Родион Михайлович очень неплохо исполнял народные песни. Когда он начинал напевать под балалайку, Есенин затихал, смирялся. Позже в своих книгах Березов-Акульшин рассказывал о встречах с Есениным, Маяковским, Демьяном Бедным, Алексеем Толстым, Мандельштамом, Олешей, Эренбургом, Мейерхольдом и другими замечательными людьми того времени.

Итак, во время страшной войны Родион выжил, а после войны попал в Америку. Наибольшую известность Родион Михайлович приобрел, когда благодаря его делу внесли поправку в Конституцию США под названием «Березовская болезнь». Дело было так…

Эмигрантов, попавших из Европы в Америку после Второй мировой войны, называли ДИ-ПИ, переводится как «перемещенное лицо». И таких людей было много. Преимущественно простой народ, угнанный фашистами на работу в Германию. Там они работали на военных заводах и у немецких байеров, т.е. фермеров. Прибывали они в Америку почти без ничего, с фибровыми чемоданчиками и узлами с бельем. Если они возвращались в СССР, то им автоматически давали 10-15 лет лагерей, поэтому они, уже зная об этом, и уезжали – кто куда мог. Некоторые предпочитали смерть возвращению в СССР. Мне очевидцы рассказывали, что среди казаков были случаи, когда люди убивали свою семью, а потом и себя.

Основная масса стремилась в Америку. По статистике, в США приехало около миллиона бывших граждан СССР. Под общий шум уезжали с ними и пособники немцев, полицаи из Украины, Беларуси, России, Польши. Лишь очень небольшая часть этой эмиграции была интеллигентного, образованного уровня. Они особо тосковали по своей земле, как и положено интеллигентам.

Попасть в Америку можно было, лишь получив разрешение американских военных властей в Европе после так называемого скрининга, т.е. собеседования. На представителей каждой страны давали квоту, т.е. определенное число виз, а так как убегающих русских было очень много, то квоты на всех не хватало. Поэтому люди пытались воспользоваться квотами, предназначенными для других народов, и в отчаянии называли себя поляками, югославами, даже турками. У Березова есть смешной и горький рассказ «На скрининге», где курский мужичок выдает себя за турка и рассказывает на русском языке американскому офицеру, в каком «ауле» он жил и в какую мечеть ходил. Надо отдать должное американцам: они смотрели на эти вымыслы сквозь пальцы, делали вид, что верят, и ставили печать, необходимую для въезда в Америку. Березов себя назвал поляком, и это записали ему во въездных документах. Через несколько лет в Родионе Михайловиче взыграл патриотизм, и он попросил написать в документах, что он русский. Его арестовали за обман государства при въезде и по закону должны были депортировать в СССР. Беженцы знали: депортация означала верную смерть. В этот момент русские в Америке проявили необыкновенную солидарность. Около ста тысяч человек, старая белогвардейская эмиграция и новая послевоенная, подписали петицию в Конгресс и Белый дом. Замечательную силу духа, смелость и упорство проявили дочь Л.Н. Толстого, проживающая в Америке, Александра Львовна Толстая, тогдашний редактор единственной русской газеты «Новое Русское Слово», Марк Ефимович Вейнбаум, профессор Григорий Порфирьевич Чеботарев, журналист Андрей Дикий, митрополит Феофил.

И американские политики дрогнули. В Сенате было назначено специальное слушание, на котором предложили выступить Березову. Мне Родион Михайлович рассказывал, что в ночь, предшествующую слушанию, он вспоминал деревню и строчку Есенина «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...» Даже забыл о грозящей депортации и думал, что вот он, простой крестьянский парень, будет выступать перед американскими сенаторами. Короче говоря, по предложению будущего президента Джона Кеннеди, тогда еще сенатора, была принята поправка к Закону страны, которая в аналогах государственных документов получила название «Березовская болезнь» («Sickness of Berezov»). Это была победа русских в Америке. В речи Джона Кеннеди были такие строчки: «Когда к виску человека приставлен револьвер, все его мысли и чувства о том, чтобы уцелеть». Вот так Родион Михайлович прибавил населению Америки около 50 тысяч русских, которые до этого скрывали свою национальность. А сколько так и не признались?!

Лучше всего Березов писал рассказы о дореволюционной деревенской жизни России, где подробно описывал, как в крестьянских домах готовили еду к праздникам. Все эти пампушки, кулебяки, пончики и пирожки он изображал так славно и мастерски, что слушатели и читатели глотали слюни.

В Америке его современник Иван Булавин, закончивший перед войной всего несколько классов, писал: «Мы уже старики и нелегок наш путь, И из Волги реки нам воды не черпнуть». Они и представить себе не могли, что когда-то рухнет машина насилия в СССР и что можно будет приезжать туда в гости. Родион Михайлович писал: «Неужели я скоро умру, Улечу, как листок на ветру, Одинокую жизнь доживая, Испарюсь, как вода дождевая». Перефразируя Толстого: были они все вместе одинокими и каждый по-своему несчастен.

Родион Михайлович написал много книг, около тридцати. Переложил на стихи 150 псалмов из Библии, в издательстве «Славиик Госпел Пресс» мы выпустили эту книгу под названием «Небесная арфа». Припоминаю также его книги «Чудо», «Окно в Евангелие» и многие другие. У него были прекрасные воспоминания о дружбе с Сергеем Есениным – «Цветок неповторимый». Перед смертью он передал мне рукопись последней книги с нехитрым названием «Повесть о друге», о жизни и смерти русского писателя Сергея Максимова (не путать с Владимиром Максимовым), бывшего после войны популярным в Америке. Сказал: «Издадите, когда сможете». Я издал ее к столетию рождения Родиона Михайловича, через 7 лет после его смерти.

Однажды, сидя на пенечках в леску Ашфорда, мы заговорили о Владимире Филимоновиче Марцинковском, профессоре Самарского университета, евангельском богослове, писателе. Тогда была популярна его книга «Записки верующего». Марцинковского и до, и после революции несколько раз арестовывали, а в 1923 году за распространение порочащих власть идей выслали из России. А «порочащими власть идеями» было распространение христианских книг и проповеди о Христе. И вдруг, невероятное решениe ЧК: вместо расстрела высылка в Европу. И кто помог ему? Не поверите: Ленин! Марцинковский рассказывал Березову, что до революции он сидел в тюрьме в одной камере с Лениным. И часто между ними возникал спор. Ленин утверждал: «Владимир Филимонович, мы построим счастливое общество людей без вашего Бога!» А Марцинковский возражал: «Не получится, Владимир Ильич, без Бога человек останется таким же грешным, будет воровать, убивать, ненавидеть». Ленин не забыл собеседника и помог бывшему сокамернику. А Марцинковский уехал в Палестину, потом в Израиль, хотел жить и умереть на земле, по которой ходил Христос. И был похоронен у подножья библейской горы Кармил.

Однажды Родион Михайлович вспомнил, что незадолго до своего ареста к нему приходил Осип Эмильевич Мандельштам, погибший потом в сталинском лагере. Это было время большого террора, Гулага, расстрелов. Березов, тогда Акульшин, был членом Союза советских писателей. Каждый день кого-то из писателей арестовывали. Крики обреченных людей о верности партии и Сталину не помогали. По словам Березова, некоторые писатели пытались спастись, примеряя на себя маски людей недалеких, не интересующихся ничем, кроме существования в рамках советской идеологии. При Союзе писателей были свои осведомители НКВД (Народный комитет внутренних дел, раннее название КГБ), естественно, тоже писатели и поэты. Одним из них, как говорил Березов, был пролетарский поэт Александр Жаров, а вторым комсомольский поэт Джек Алтаузен. Мандельштам пришел к Акульшину вечером: «Родион, придумайте мне какую-нибудь маску, вот у Юрия Олеши маска алкоголика, а у вас маска простака, извините, даже дурака, вот вы и мне придумайте!» Олеша перед любым заседанием выпивал бутылку водки и сидел в зале пьяным. Его прорабатывали, но не арестовывали: какой из алкоголика враг народа? Родион же во время заседаний тянул руку вверх, сообщал, что получил письмо из деревни, где спрашивают, можно ли начинать вывозить удобрения на поля? А он без совета писателей-коммунистов ответ давать не желает. Все смеялись глупости Родиона. Или такой вопрос: можно ли жениться во время посевной? Что по этому поводу думают коммунисты?

Жаров и Алтаузен говорили: «Ты, Родя, не волнуйся. Такие дураки советской власти не страшны. Спи спокойно, тюремный мешок не готовь...»

Ходили-ходили они в тот вечер с Мандельштамом, но придумать ничего не могли. Да и поздно было. Гениальный поэт, написавший стихотворение о Сталине, был обречен. Какой диктатор забудет такие слова о нем: «Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири, верны, Тараканьи смеются усища, И сияют его голенища». Мандельштам шумно дышал, спросил: «Как думаете, Родион, меня могут убить?»  Родион Михайлович припоминает: «Конечно, нет, Осип Эмильевич, разве могут убить такого талантливого поэта?!»

Мандельштам покачал птичьей головой: «Они за такими охотятся...» Арестованный Мандельштам 27 декабря 1938 г. умер в больничном бараке лагеря на Дальнем Востоке. Так тиран убил поэта. В. Шкловский сказал о Мандельштаме: «Это был человек... странный... трудный... трогательный... и гениальный!»

Да, это было время, когда в России убивали не только поэтов, убивали всех. Понятно, что убить поэта это нижайшая низость. Но Сталину, воспитаннику и ученику дьявола, было все равно, он приносил человеческие жертвы своему хозяину, засевал поля костями и поливал их кровью невинных.

Еще до начала Второй мировой войны Сталин и Гитлер обесценили человеческую жизнь, они изменили отношение людей к смерти. Дьяволу нужно было, чтобы страшный грех убийства творения Божьего с душой, полученной от Бога, превратился в физический акт против бездушного плотского существа. Ученики исполнили его мечту, направленную против Бога.

– А где они сейчас? – однажды спросила меня женщина, потерявшая на войне четверых сыновей и мужа.

– Не знаю. Но знаю, что они в самом страшном месте, которое существует во Вселенной. И они испытывают все муки, которые испытали загубленные ими люди. Бог наказывает без предупреждения.

Последние месяцы жизни Родион Михайлович провел в больнице. Там ему ампутировали ногу. А однажды он говорит мне: «Часто мне снится, что я мальчонкой стою в Волге, а под ногами камешки перекатываются». А до этого, помню, приеду к нему в Дом для престарелых, где он жил, привезу пиццу, идем в лес, сядем на пенечки и размечтается, и становится он в словах разухабистым деревенским пареньком: «Ой, хотел бы на прощанье по Волге прокатиться. На белом пароходе. Мчимся, все на нас с берега смотрят, знакомые кричат: «Глядите, вон там наш Родивон!» А мы летим по волнам!»

А однажды в больнице испуганно спрашивает меня: «А что, в Америке советская власть наступила?!» Отвечаю: «С чего вы это взяли?» – «Да как же, медсестра сегодня такая злая, как в Советском Союзе!».

А когда Родион Михайлович покаялся и обратился к Богу, став активным членом церкви, некоторые друзья, его вообще заклевали. А на его приход к Богу особо повлиял другой христианский писатель, Николай Водневский. Я вот думаю иногда, не уверовал бы Родион Михайлович, и не были бы написаны его замечательные книги «Окно в Евангелие», «Небесная арфа» и многие другие. У каждого свой путь к Богу.

Вот таким был Березов. Боялся России и КГБ, но скучал по многотысячным читателям, по кругу литераторов, по театрам и концертам и, конечно, по языку. Когда-то я писал: «Язык – это не только средство коммуникации, но и состояние души, и настроение сердца, и вообще, язык – это отражение жизни». До конца своих дней Родион Михайлович общался с россиянами на прекрасном языке, с милым волжским оканьем. О моей повести «Толя-Толечка» Березов написал: «Я зачитался его языком, непридуманным, вызывающим иногда зависть, хотя автора я очень люблю». И это была для меня очень высокая похвала. Не сладко писателям в эмиграции, и тогда в основном родину вспоминают. Быстро забываются недостатки на родине, беспощадность и равнодушие к ним. В памяти остается только приятное. Когда Родина скрывается с глаз, она всплывает в сердце. Родина со временем размывается в сознании, затушевывается в душе, придумывается и становится какими-то сладкими кренделями, которыми обвешиваются сердца. Но так было тогда, когда существовал железный занавес и все эмигранты смертельно боялись КГБ. Сейчас те, кому хочется, берут билеты, едут, для многих и двух недель побывки хватает, назад мчатся. Привыкли к американской теплой жизни с добрым отношением к человеку. А родина, которая родила, конечно, остается в сердце. Но у большинства немного там места занимает. Главное, на той земле речь знакомая, и все тебя понимают. Как-то в американском университете я поинтересовался у одного профессора российского происхождения: «Вы же хорошо по-английски говорите, почему выступаете с переводчиком?» Он ответил: «Да, могу, но неохота корежиться...» Одни плохо говорят до конца своих дней, другие получше, а некоторые совсем хорошо, но второй язык вторым и остается. Набоковых много не бывает. А уже дети эмигрантские по-русски в большинстве своем говорят плохо, как их родители по-английски.

Схоронили мы Родиона Михайловича на славянской части американского кладбища, в штате Коннектикут, возле Ашфорда. Нелегко ему было жить: метания в поисках Бога, разочарования в людях, да и характер был у него не вполне ангельский. Но как смотрю на фото, где он добрый, чинный, в белом пиджаке с платочком, выглядывающим из карманчика, то сердце екает, и скучаю, скучаю… Был он одиноким, но живым, а там, в России, в то сталинское время, убили бы его.

Михаил Моргулис,

Флорида