В прошлой жизни я был роботом высокого уровня. Кое-что делал, на уровне человека, а кое-что лучше его. Все-таки удачно Бог изобрел человека. Люди стремятся жрать и радоваться всякой ерунде, и поэтому, у них развит стимул к жизни. Благодаря этому, большинство из них придерживается этой примитивной жизненной схемы. Хотя многие не хотят учиться и работать, но все равно желают радоваться и набивать животы. Клыков у людей уже нет, но зубы то не у всех выпали. Ну, а насчет меня, вот, теперь переродился, перевоплотился, пере трансформировался в собаку. Назвали меня странно, Тобиком. Мне по чьей-то халатности не удалили до конца память о прошлом. И какие-то остатки в мозгу остались и существуют. Недавно щелкнуло в памяти: возникло нашествие механических стрекоз на роботов, налетели, когда я поднялся в воздух, стали проникать во внутрь меня, и с моих трубочек, по которым циркулирует масло, стали жадно слизывать его. От этого возникшего прошлого бросило меня в жар. Потерял на минуту сознание. Потом очнулся, оказалось, что лежал в отключке больше часа. Никто и не заметил. И другое из прошлого, прорвалось ко мне. Показали тот день, когда нас роботов учили прыгать с воздушной тарелки в реку. А я тогда зацепился за мост, вывернуло мне нижнюю конечность, все винты слетели. Я и сейчас явно ощутил жуткую боль в задней лапе. Взвыл, дело было ночью. Получил от хозяина башмаком по голове.

По понятиям людей моя морда кажется им симпатичной. Поэтому вечные сопли: бэби, лапочка, симпатюля, терпеть не могу, воротит от них. Пишу эти записки левой лапой, ибо правая болит из-за этой кусачей мерзавки кошки Люсьен, черт бы ее побрал, жаль, что не утопили в ведре при рождении. Но она знает, с какой стороны подойти к людям, потереться об их ноги, замяукать жалобно, какова мерзавка и лицемерка!

По утрам обстановка опасная, все в коммунальной квартире нервные, бранятся, шипят, сорятся. Люська по утрам прячется по углам, не мяукает, дрянь хитрожопая! Ну да, кому хочется получить ногой под задницу и пролететь пол кухни. Плохо с утра на похмелье многим, но особенно Славе Расторгуеву, он вначале просто воет, почти, как наши псы. Руки трясутся, раз стакан с кипятком пролил на фельдшерицу Валю Бабушкину. А вечером он смелый, поет грязные песни, головой мотает, и топает опухшими ногами.

У щербатого Марка-фотографа кадык всегда двигается. Люська неподвижно наблюдает за его кадыком, и понятно, еле сдерживает себя, чтобы не вцепиться. Вот так живем, но это еще не все. Мой хозяин самый добрый в этой квартире, а может и во всем мире. Люба, его жена, ушла от него, с молодым дуралеем из украинского города Крыжополя. А хозяин то мой, неудачный ученый. Настоящий неудачный. Раз в неделю запирает двери, гладит меня потной рукой, и говорит: – Ну что можно сделать, они не понимают, о чем я говорю. И Люба не понимала. Ей смеяться хотелось, а я смешить не умею, и денег у меня нет… Не услышала она стих Евтушенко, не любила меня нищим…

Мой хозяин, мой отвратительный друг, говорит, что у собак бывает аллергия на людей. Вот я болен такой жуткой аллергией. Когда рядом злой или глупец, у меня начинает все чесаться, чихаю как бешеный. Если дурак начинает говорить, я сразу ухожу и прячусь, ибо мое нутро начинает разрывать аллергическая чесотка. У меня часто нутро чешется, видно, дураков очень много. А вот от хозяина на меня исходит благодать, тихо ворчу, сладко сплю, забываю о голоде.

 Так я с ним коротаю жизнь, на хлебе и картошке. Иногда подбросят кость, но редко. И надо осмотрительным быть, вдруг кто против меня зло имеет, и подмажет кость отравой. Лидка, дрянь дешевая, из комнаты в углу коридора, кудахчет одно и тоже: – Мне диеты не помогают, полнею и полнею. А Тобик, худеет и худеет, несправедливо это…

А я уткнусь в лапы, думаю, ох, жрала бы ты, то что я, а это тебе не разносолы глотать от фраеров перед постелью, так и у тебя бы кости вздыбились на коже. Однажды подумал, если к этим людям придет какое-то новое хитрое правительство и объявит, что стихи писать нехорошо, это заблуждение, что это пережитки прошлого, быстро ли люди с этим согласятся. Ну, к примеру, человек напишет стихотворение, а ему скажут: Ты че, заболел? Давай отвезу к доктору… Вот тогда, наверное, люди начнут возвращаться к своему далекому прошлому. И скоро перестанут читать и писать. А потом возможно они начнут жечь костры из книг, и возле них будут греться роботы. А роботам уже не нужны будут собаки…

Так вот, доигралась Лидка, сказала всем: – Становлюсь на диету! И клянусь мамашей, что две недели, кроме воды и яблок, ни-ни! И не предлагайте мне, и не жалейте меня! Мне для замужества худеть надо! Мой жених Григорий сказал: – Похудаешь на двадцать кило, оженюсь сразу!

И началось. Жрет целый день яблоки и воет от голода. Смотрю на нее и думаю, даже волки от голодухи так не воют. В общем, через три дня появляется в кухне, бледная и такая же толстая. И на скороводу пять яиц с колбасой. Поела с чавканьем, и на всю кухню начала, мол, разлюбила я Григория, не хочу я здоровье из-за него портить! Выйду замуж назло ему за негра, они толстых любят…

А потом заплакала, эх, мол мужики-мужики, вы уж действительно мужики, а не аристократы… Срань вы и голь, и молодость мою загубили…

А у моего хозяина брат есть, но сумасшедший. А сумасшедшие чрезвычайно расчетливые. А что болен он, по глазам безумным вижу, да и уши у него дергаются. Когда приходит, на табуретке усядется, ноготь черный из сандалия торчит, призовет меня поближе, шкурку от колбасы показывает, а как подойду, то сразу щелбаны начинает отвешивать, пока мой хозяин стаканы на кухне моет. Они потом чекушку разопьют, хлебцем занюхают, и начинают выяснять, кто в чем виноват. Брат, как выпьет, так постоянно твердит, что он в прошлой жизни был японцем и хочет в Японию, и там должен быть похоронен. В общем, моя оценка ситуации: мерзость и скука запустения, и голова от щелбанов болит.

Раз они больше обычного выпили и брат остался спать на ночь, так верите или нет, всю ночь меня тянуло отгрызть ему во сне ухо. А как вспомню, как он утром продирал баньки свои, кричал похмельно, дай что есть, одеколон или денатурат, и меня ногами шпынял. Я убежал, сел возле двери Лидки, а когда хахаль от нее ушел, так я прошмыгнул, нашел упавшие ошметки еды на полу, и тихо  ел, чтобы Лидку не разбудить. Кости грызть нельзя, проснется от этого стерва чмотаная, несчастная. Потихоньку консервины лапой достаю из банок, шпроты разные, ну голытьба, что фраера, что их бабы.

Вот так мы и живем. Но вот раз было дело. Я спустился во двор, туда дружок мой приходит, Чапек зовут, порода мелкая, довольно хитрая, мексиканская чувава, но пес он хороший. Я его дождался, за сарай отвел, выкопал припасенную костомашку, а он отворачивается, и так  буркает: «Мне Тоб не хочется, меня моя хозяйка-стерва креветками накормила». Я, понятно, обиделся, заметил, что у собак животы от креветок болят, а он отвечает, это оттого, что жрут несвежее. А потом вышли с ним на улицу, а там машина припарковалась, не бог знает что, но фольксваген. И в ней молодой дядька с золотой цепью сидит, некоторые люди ошейники собачьи носят, и с ним Светка со двора, довольно миловидная, но тоже скоро станет, как Лидка наша. Она ему говорит обо мне: – Артур, глянь какой песик, если я буду жить с тобой в квартире, хочу чтобы и эта собачка там была. Он меня заграбастал, и повезли хрен знает куда. В его квартире оставили на кухне, а сами ушли в спальню выкидывать сексуальные коленца с криками.

Ну я поел, чего они мне набросали, конечно, отменная еда, сосиски толстые, куриные ножки, лег потом на какой-то сраный половичок, и задумался, ну да, вот жизнь вроде получше, но скучно стало без моего хозяина-дурака и соседей, и брата сумасшедшего. Промучился я с этой собачьей депрессией три дня, потом Артур выгнал Светку, сказал, забери этого урода, а то я его в окно выброшу. И уехали мы в трамвае. Плакала Светка, конечно, слезы по моей спине барабанили. Вернулись обратно домой. Мой был в расстроенных чувствах, но как меня увидал, стал ахать, охать, слюни пускать, собаченька родная, ну и всякое другое фуфло.

Недавно, как то уютно задремал возле батареи парового отопления. И подумалось сквозь сладкую теплую дремоту, что массовые рефлексы сильнее индивидуальных. Поэтому рефлексы толпы сильнее рефлексов индивидуумов. Потом приснилась шероховатая поверхность другой планеты, где я был роботом. А иногда ко мне приходят другие, цветные прекрасные сны. Это лучшее время жизни. Начинаются сны с того, что густой напомаженный рассвет опускается на меня и опутывает мое собачье тело и собачью душу. И в нем плавают, сказанные в небе и на земле чьи-то слова.

Кто их проговорил, не знаю, но они успокаивают мое сердце, как птицы на кровле дома. Они бывают безумно синие и тревожно бардовые, и иссини прозрачные, и тоскливо зеленые, и отчаянно фиолетовые, наверное, как глаза египетских богинь. Они вначале щебечут о том чего нет, но все же оно где-то есть. Потом слова замолкают, но в своей тишине наполнены смыслом. Они, новые улитки, высунувшие головы, чтобы молча рассказывать тайны. А потом становятся осколками, вонзаются в меня и спрашивают, в чем мудрость? Молчать, когда надо говорить, или говорить, когда надо молчать, кричать, когда любишь, или когда ненавидишь, а может просто не думать, набить рот камнями боли и мечтать. А просыпаюсь от этих снов в слезах. Собаки тоже иногда плачут.

В общем мы опять стали мирно жить с моим непутевым хозяином. Сны проходят быстро, а жизнь тянется и тянется. Потом вот что случилось. Вася Груздь шофер, скинул мне котлету с чужой сковородки, ну я естественно стал ее рвать, а тут хозяйка влетела, шварк Ваську по лбу дуршлагом, а меня ногой под дыхало, я и подавился. Еле дополз до нашего дивана. Думаю, вот пора умирать, уже живу 8 лет. Да и на фига мне такая жизнь. Забился в угол, а тут снова сон, но другой приплыл сон. И я в нем хожу по такой чистенькой лужайке, где народ в белых одеждах расположился, и меня все окликают ласково. А одна девочка говорит, хочешь я тебя буду называть Чижик, а я головой помотал, и она засмеялась. Ну тут стали играть, и бросать мне мячики, а я их приносил. И кончилось это тем, что девочка упала в пруд, и я ее оттуда вытащил. Еле дотащил. А взрослые в это время чокались бокалами и пели. И вот лежим мы на бережку, она очухалась немного, и говорит, я теперь тебя, Тобик, всю жизнь буду помнить и любить. Вот такой сон был классный. Дописал я, и чувствую, конец мне приходит. Потому, прощайте люди добрые и собаки добрые. Скоро меня закопают. Люди, вы это…не обижайте своих собак. Чао, чао, гав…

Михаил Моргулис,

Флорида