Об авторе: Игорь Михайлович Михайлов – прозаик. Я уже писал в московском и киевском МК, а после и в «Русской Америке», что считаю Игоря Михайлова одним из лучших современных писателей России. Никто страшнее и смешнее не описывает современную русскую провинцию и люд, населяющий эти страшные и прекрасные места. Многие его строчки, подобны пословицам и присказкам, точно и мудро говорящим о жизни несколькими словами. Вот, например из эссе о Ярославле, начальные строки: «Прокуренный, проспиртованный воздух, облезлые стены и лампочка Ильича, от безысходности накинувшая петлю на шею. Тусклая луна смотрит сквозь немытое окно одиноко и отрешенно. Всякое человеческое существо, оказавшись тут по своей воле или неволе, должно немедля ощутить свое сиротство на этой земле». И все, все понятно, и хочется вместе со всеми забытыми и забитыми людьми стать униженными и оскорбленными, чтобы повоевать за человеческое достоинство и благородство. Но есть в прозе Михайлова величайшее достоинство – нет в нем злости и ненависти, как не было ее у Чехова и Гоголя. Есть только большой талант, стоящий над толпой, над рутиной, и есть редчайшая черта – великое сострадание к маленькому человеку.

Вы сейчас прочитаете эссе о Чаепитии, но это уже почти не проза, это поэма о любви. О любви для всех и для каждого. Это не только о России, но это и только для России.

Михаил Моргулис

Путешествие вглубь себя... Константин Коровин. За чайным столом. 1888. Государственный мемориальный историко-художественный и природный музей-заповедник В.Д. Поленова

Чай – невесом и легок, как пух или перышко, которое обронила чайка, летящая во времени, на извилистом пути эволюции превращаясь из ящера в символ.

Чай – способ постижения пространства и времени. Уход и выход. Чай выдумали философы, чтобы ничего не делать. Поэтому человек, пьющий чай наедине с собой, немного философ, лентяй и немного маньяк.

Раньше было множество чайных. Счастья было немного, а чайных много.

Но исчезли чайные и не стало счастья.

Чай – это счастье, участие и заодно причастие.

Человек, пьющий чай, не просто хрюкает губами, а словно постигает мудрость, причащается мудростью. И даже если ничего не постигает, то все равно ловит эти мгновения, хватает их за рукав, чтобы спрятать голову в песок.

Чаепитие – путешествие вглубь себя!

Чаепитие – это русский садо-мазо-буддизм.

Без бога и паствы.

Один на один.

Только ты и чай.

И никого.

Чай – это выдох, воспоминания. Бесконечные воспоминания, которые кружатся, как снежинки или листики чая, раскручивая спираль памяти, разворачивая, словно женщина, высвобождающая волосы из бигудей, холодные ладони, возвращаясь к солнцу, свету из первозданной темноты. Из небытия.

Чай – это возрождение.

Или смерть, когда на дне чашки с драконами одна заварка, словно неубранная постель…

Сколько помню себя, или даже не помню, а знаю, что не одно и то же, я всегда пил чай. В советское время – со слоником, индийский, грузинский, краснодарский, но самый лучший – цейлонский.

Я пил чай как будто читал «Книгу джунглей» Киплинга. В прозрачном стакане с подстаканником в поезде Москва–Ленинград заваривался густой, темно-желтый сюжет, опаленный полуденным солнцем, взмывали в небо орлы, мельтешили экзотические бабочки, черный сумрак ночи вспарывала улыбкой Багира, мчался сквозь мрак куда глаза глядят Маугли.

Потом цейлонского не стало. Маугли вернулся к людям. Не помню точно, что я пил: какие-то пакетики, из прорех которых сыпалось время, но чайный аромат исчез.

Да и время было мусорное, мрачное, безликое, пустое.

Но вскоре вроде бы отпустило, чай начал возвращаться. Не сразу, но словно сны, которые долгое время прятались в отдаленных уголках памяти.

Вернулся аромат, я въехал в другое государство, сыграв новоселье, но не сделав и шага. Просто меня настигло, словно буря, другое время. Но для меня было важным, чтобы был чай.

Чай – это воздух.

... Я глубоко вздохнул и очутился на чайной церемонии в Смоленске.

Случилось это пару лет тому назад. В небольшом заведении с иероглифами, красными драконами, ароматическими запахами и прочими псевдовосточными атрибутами.

Правильно пить чай – все равно что начинать новую жизнь с понедельника. Никто не умеет пить правильно, но зато все знают, как неправильно.

Драконы дружелюбно испускают огонь, звенят нежно и звонко колокольчики: инь и ян!

Поднебесная приняла под свое крыло. Под серебристый, но мягкий звон, словно ты божок, а с тебя смахивают пыль бархатной тряпочкой, мандарин разорвал черный полог ночи белозубой улыбкой, а джонка отправилась сквозь камыши…

Чаепитие – дело тонкое, почти как любовь!

Мы сняли обувь, черноволосая русалка в черном кимоно попросила выключить мобильные, я бы не удивился, если бы нас заставили разоблачиться от одежды.

А впрочем?

Русалка отводит почти виновато взгляд, как будто предупреждая, что между нами уже возникла тайна. А затем повелительным жестом указывает на циновки.

Закуток немного напоминает хлев, с той разницей, что в хлеву не зажигаются ароматические свечи и никто не изгоняет вредоносных духов.

Самый вредоносный из духов – человек.

Душно и приторно от запахов, кружится голова, кружится снег, шар земной оборачивается вокруг своей оси.

Чайная церемония беспрерывна. Она длится всю жизнь. День и ночь!

Спустя какое-то время, почти вечность, когда мне уже показалось, что чая не будет, а весь смысл жизни в том, чтобы сидеть на циновках и ни о чем не думать, пришла русалка с чайником.

Пришла, словно запоздалая любовь. И встала передо мною на колени.

Но!

Надо думать о чае, надо думать о дао, дано-ума-ча!

Большие черные листы, черные лопухи, распустившие черный полог ночи над нами. Я знакомлюсь с заваркой, как наркоман с кокаином.

Названия чая вполне соответствуют китайскому эротическому роману: «нефритовый стержень», «лилия, распустившая лепестки».

Китаянка, русалка, наяда, распушив надо мною темный полог волос и ресниц, словно фокусник в цирке, достает деревянный ящик и начинает долгое путешествие вглубь себя.

Ее шелковый пояс скользит неслышно, словно змея, и осыпается к ногам. Так осыпается чайный лист, когда солнце устало закатывается за горизонт и небо охвачено заревом.

Охвачено пожаром.

А потом и туника ее, черная туника, скользит вниз. И уже пересыхает горло, словно пустыня. И жажда путника, который шел на хрустальный звон ручья, уже неутолима.

Ее нагота одинока и беззащитна…

И вот совсем, однако, не к месту появляется пластмассовый чайник. С другой стороны, он ведь тоже из Китая, так что чего уж тут?

Я подолгу, словно вытягивая губы в скептической ухмылке, тяну чай из стеклянных плошек, пью вечность, а она слегка копченая на вкус.

Но кто сказал, что у вечности должен быть другой вкус?

Восток – дело щекотливое!

Но вдруг русалка исчезает, также внезапно, как и появилась. Любовь прошла. Русалка тает в воздухе, тлеет ароматическая свеча, оплывая. Остается лишь пар, но ничего и никого больше нет, нет этого заведения с драконами, нет Смоленска.

Другой город, другая жизнь, но чайная церемония продолжается.

Чай – это вечность!

Меня выносит какими-то судьбами к торговому центру...

Табличка с чайником взгромоздилась на второй этаж, хотя сам магазин на первом.

Чай – это конец пути. И здесь меня настигает чайная лавочка, которая вроде бы как предназначена нам судьбой.

Небольшое помещение со стеклянными стенами. По стенкам полки с красными и коричневыми баночками: Да Хуан Пао, Дянь Хуан Мао Фэн. У потолка – круги прессованного чая: Пуэр!

В центре стол с чайными приспособлениями, деревянной плиткой – чабань, исинские глиняные чайники, сливники, полотенца, кисточки и гайвани.

Словом – шанхай!

Продавец, соскучившийся по обществу, суетится, рассказывая долгие и бесконечные истории про чай, а потом начинает готовить Да Хуан Пао (Большой красный халат).

Он кипятит воду, как китаец, покуда я опять нюхаю чай, словно наркоман, пытаясь насладиться ароматом Дао и вспоминаю Смоленск, русалку…

Вот тут бы и забыться. Навсегда. С чаем, русалками или без них, закатиться за полки с банками, как пятачок, вдыхать аромат чая, пробовать его из маленькой стеклянной плошки, не понимая решительно ничего. Но все же, углубляясь и погружаясь в этот запах соломы, все дальше, все глубже, чтобы потом и вовсе исчезнуть.

Чай – это ничто!

Раствориться в игре света, проникающего сквозь стеклянные витрины, умиротворяющих жестов хозяина магазина, на лысину которого закатный лучик посадил светлую кляксу.

Да, Да Хуан Пао похож на солому, ломкую весеннюю траву, пригретую солнышком, лучи которого растопили снег. И мы завариваем его снова и снова, а на пятой заварке, как правило, должно, нет, просто обязано наступить просветление.

И оно наступает ногой на горло, но чай от этого не становится ни лучше, ни хуже.

В чае надо пребывать, а не пить!

А может быть, это мы еще не готовы стать лучше? Быть может, это мы не годимся для этого божественного напитка императоров?

Тогда давайте попробуем Пуэр?

Давайте попробуем Пуэр!

И мы пробуем Пуэр.

И это тоже – чай императоров, как и весь чай. Китайский и некитайский.

Пуэр отдает мастикой. Возможно, это и есть мастика. Но какая в конце концов разница?

Мир – это кажимость. Это – наша воля и представление. Самое главное, найти соответствие.

И поэтому мы сидим на бамбуковой кушетке и вкушаем божественный аромат китайской соломы.

Да, китайцы знают толк в культурном проведении досуга, а мы не знаем. И не хотим знать.

Для нас вся жизнь – борьба с обстоятельствами, а китайцы их научились обманывать.

Мы ежели и пьем, то наспех, второпях, куда-то улетая или на минуту приземляясь, словно рейсовое НЛО. Мы ничего уже не понимаем. А они постигают вечную мудрость: никуда не надо спешить!

Чай – это начало и конец!

А мы уже дошли. До ручки. До точки.

Чай – это торговый центр, где торгуют вечностью, навынос и по заказу, оптом и в розницу. А потом массаж и русалки.

Чай – это не наше, но – все!

Игорь Михайлов