Катя Капович – поэт, прозаик, преподаватель русской литературы, профессор-славист, а еще человек, который через литературу может пережить ту или иную жизнь. Родилась в Кишиневе, 22 года живет в США, в Бостоне.

– Катя, что Вас привело в США?

– Прежде всего, любовь к английскому языку. Хотя на собеседовании в посольстве перед отъездом на вопрос, почему я хочу уехать в США, я ответила так: «Я хочу курить американские сигареты и хочу познакомиться с Иосифом Бродским». Американские сигареты я курю, а вот с Иосифом Бродским я не познакомилась, так что цель наполовину выполнена. А почему я там нахожусь? Наверное, просто так сложилась жизнь. В других местах она не сложилась, а там получилось жить. Самое главное для меня сейчас то, что я пишу. Все остальные атрибуты для меня не так важны, хотя я очень счастлива тем, что меня окружает здесь, что я могу здесь работать, что-то зарабатывать. Дело в том, что в моей жизни были такие места, где я писать не могла. А сейчас я живу там, где можно писать и быть не сильно вовлеченным в политику или в какие-нибудь другие внешние интриги.

– Наверняка, Вы давно уже занимаетесь литературным творчеством?

– Прозу, как и стихи, я пишу с детства. Когда я немного подросла, то стала писать как молодой Чехов – «немножко для счастья, немножко для того, чтобы заработать». Еще в подростковом возрасте я писала для детского журнала, где работал один писатель, друг нашей семьи. Ему очень нравились мои рассказы. Я увлекалась археологией, ездила в экспедиции, там происходили разные любопытные случаи. И я очень бойко об этом рассказывала. Получались смешные истории, чем-то похожие на анекдоты, например, про то, как мы искали золотое ведро или как на нас напали кабаны. И вот этот писатель мне всегда говорил: «Запиши, это же интересно!» Так я стала писать, и мне нравилось, что эти истории реалистичные, их не надо придумывать, но что-то можно улучшить, показать в более выгодном свете. И эти истории шли на ура – даже взрослые всегда смеялись. Уже потом, будучи взрослой, когда я писала прозу, я все равно считала это забавой. Когда у меня не писались стихи, я бралась за прозу. Обычно получались забавные истории, которые очень веселили моих друзей. Еще я в какой-то момент поняла, что пишу свои рассказы, потому что исчезли собеседники. То есть, не всегда рядом были люди, которым я могла рассказывать забавные истории из жизни по-русски. А рассказывать те же самые истории по-английски – это не одно и то же. Так возникла необходимость записывать.

– Сборник Ваших рассказов «Вдвоем веселее» получил вторую место в номинации «малая проза» литературного конкурса «Русская премия», кроме того, книга уже вышла в Москве. Несколько слов о книге, пожалуйста.

– В нее вошли произведения, которые сочинялись годами, потом переписывались, потом в них что-то добавлялось. Мне очень приятно, что моя книга вышла в Москве, что здесь мои рассказы получили одобрение, ведь я малоизвестный человек в прозе.

Так что, случилось чудо. Когда издатели попросили отзывы о моей книге, я обратилась к разным писателям. В частности, я получила отзыв от Сергея Гандлевского. Я попросила отзывы и у американских писателей, потому что некоторые из этих рассказов переводились на английский язык и выходили в американской прессе. Дело в том, что я пишу свои рассказы универсально. То есть, я много работаю над ними, но я не ориентируюсь на какой-то определенный круг читателей, будь то русский, американский или какой-нибудь другой. Просто у меня есть, как это называл Мандельштам, «провиденциальный» читатель (от слова «провидение»), с которым мне хочется говорить. Вот я и говорю с этим читателем, рассказываю ему свои истории. И такой человек находится везде, независимо от того, где ты живешь.

Мне интересны ситуации, в которых человек может максимально проявляется. Причем подобные ситуации иногда проходят незамеченными в жизни, но при этом, когда ты попадаешь в них, нужно очень быстро делать выбор. В эту минуту, может быть, решается что-то очень важное. Например, будешь ли ты предателем или будешь порядочным человеком. Мне очень близок детский взгляд на мир, ведь дети обычно видят что-то, на первый взгляд, мелкое и концентрируются на этом. Эта способность мне очень помогает в поэзии, где очень важна деталь или какое-то совсем незначительное действие, которое может коренным образом изменить и жизнь человека, и жизнь окружающих людей. Сейчас я научилась выхватывать из этой жизни определенный момент, который очень важен для меня, и его надо внимательно рассмотреть. Сейчас я больше наблюдаю за тем, что происходит, а не являюсь активным участником событий, как это было раньше. То есть, теперь не я герой. Я пишу не о себе. Это о других.

– Это ощущение пришло, когда Вы уже жили в Штатах?

– Пожалуй, это ощущение было всегда, просто в последнее время оно стало более отшлифованным что ли. Очень хорошо сказал в свое время мой любимый писатель Джеймс Джойс, не могу не процитировать его. Однажды он шел по Дублину со своим секретарем – тогда еще совсем молодым драматургом Сэмюэлем Беккетом. И вдруг они увидели, как какой-то грязный подвыпивший парень перебежал трамвайные пути и чуть не попал под трамвай, его только слегка задело. И тогда Джойс сказал: «Ты представь себе, каким бы значительным стало все в жизни вокруг этого человека на какой-то миг, если бы он попал под этот трамвай». Я вот хочу писать свои рассказы таким образом, чтобы жизнь этого бедняги получила второй шанс. Это мне очень близко. Есть люди, ничего не посеявшие в этом мире. И я сама себя воспринимаю человеком незначительным. Я не отличаюсь ни героизмом, ни чем-то еще необыкновенным. Но почему-то очень хочется получить этот второй шанс. И вот литература – это и есть второй шанс.

– В Штатах Ваше окружение – Ваши студенты и коллеги, читают Ваши произведения, они знают, что Вы пишете?

– Себя я не преподаю. Но они узнают о моем творчестве, потому как веду мастер-класс, потому что являюсь писателем. Однако я не рекомендую себя почитать. Но они люди любопытные. Американцы вообще очень любопытные люди, в отличие от русских. Американцы любят задавать вопросы. Им ужасно интересно – что, откуда, почему? Порой это могут быть нелепые вопросы. Мы, русские, с нашей «высокой духовностью», я беру это выражение в кавычки, подсмеиваемся над их вопросами. Однако это хорошие человеческие вопросы. Я люблю, когда задают вопросы, кроме того, я сама их задаю.

А что касается России, то мне кажется, у нас все сложилось иначе, потому что в свое время очень много значила французская мода. Во Франции задавать вопросы в среде аристократии, интеллектуалов не принято. Вот, например, недавно я имела счастье прочитать несколько лекций в École normale supérieure – это старейший французский университет. И французские студенты мне сказали: «Мы не задаем вопросы. Мы не вам их не задаем, мы в принципе не задаем вопросы». Я спросила: «Почему?». Они ответили: «Если ты задаешь вопросы, ты глупый человек!». По их логике получается, что глупые люди задают вопросы, а умные на них отвечают. А вот американцы не бояться показаться дураками. Это замечательное качество: такая детскость, которая, кому-то, возможно, покажется нелепой. Но для меня лучше нелепые вопросы, чем отсутствие таковых. Если люди задают вопросы, значит, им любопытно, им любопытен человек, которого они расспрашивают. Мне тоже любопытен человек. Это совпадает с моим «устройством».

– Скажите, Катя, а кто входит в круг Вашего общения?

– В основном, это американцы. Отношения с русской средой не очень сложились. Я работала в газете. И мне русская среда показалась очень пресыщенной. Хотя, конечно, есть исключения. Есть совершенно замечательные люди! Но что-то такое происходит… Наверное, просто происходит жизнь. Люди хотят обрести удобство, комфорт, некую буржуазность, которая сама по себе прекрасна, ведь из буржуазности вышло все европейское искусство. Именно буржуазность дает ему жизнь. Фильм Ингмара Бергмана «Фанни и Александр» – это просто гимн буржуазии! Но когда ты наблюдаешь момент зарождения этой буржуазии, то тебе как поэту очень трудно среди нее. Трудно, потому, что это еще не состоявшееся, это еще не ткань жизни, которая была, скажем, во времена Льва Толстого. Сейчас что-то формируется, интересно, чем оно станет впоследствии. Будут ли эти люди русскими, или они будут американцами, такими, какими уже становятся их дети. Сейчас идет колоссальная интеграция, в результате которой сформируется идеальный космополитичный человек. Но во время формирования всего этого, поди, опиши эту динамику! Впрочем, многие писатели пытаются об этом рассказать. Мне это не близко. Я не ищу русскости, я не ищу национальных черт. Мне не интересны национальные признаки. Мне не интересна абстракция. Мне интересен человек сам по себе, один. Мне интересно то небольшое, что может разрушить жизнь или сложить жизнь вопреки всему, и не важно, о ком идет речь – о русском или об американце.

Я не хочу быть ни русским писателем, ни американским писателем. Я хочу быть просто писателем, который наблюдает жизнь, который что-то замечает и порой может чем-то помочь людям. Помочь просто своим наблюдением, тем, что понимает что-то, описывает некие процессы, еще не описанные. И эти процессы относятся ко всем нам, они имеют прямое отношение ко всему миру.

Елена Карпова