Между нами говоря, несчастный я человек. Можно также сказать постоянно невезучий. Причем и в личной жизни, и в рабочее время, и в послерабочее время, и в любое другое время. А исходя из этого, вполне могу считаться до потери пульса несчастным человеком. Думаю, что никто и не будет мне возражать. А если кто засомневается, то возьмем, к примеру, мои авиаперелеты.
По долгу своей, вероятно недолгой службы, мне раз в месяц приходится летать в разные города Америки. Сразу слышу завистливые восклицания, типа: «Ну, дружок, тогда ты не вполне несчастный!» Но, милые мои, не спешите завидовать, прошу вас, не спешите. Потому что никогда мне не выпадает, к примеру, место рядом с симпатичной девушкой или на худой конец с интересным собеседником. В подавляющих случаях мне попадаются старушки с бурчащими животами или серокожие, измученные прыщами девицы, с красными насморочными носами. Реже моими соседями оказываются толстые фыркающие мужчины; они немедленно сбрасывают пиджаки, требуют виски с содовой и одновременно влезают по самые багровые уши в финансовые страницы «Нью-Йорк таймс». Мне они внимания уделяют ничтожно мало, в основном, когда все прочитывают о займах, процентах и тому подобной романтике. После двух-трех заходов по виски, безразлично глядя в глаза, бормочут что-то пару минут об инфляции, а после безмятежно засыпают, дыша на меня еще свежепахнущим напитком успеха и процветания.
Но это еще не худший вариант. Не раз мне попадались места у прохода, а у окна занимала места мать с бигуди в волосах, в сопровождении своих горластых отпрысков. Обычно они поднимали меня за полет раз 20-25, и их маршрут был убийственно прост: в туалет и назад. Причем прохаживались они лишь для развлечения. Но упорно ходили по моим ногам без остановок, туда и обратно. Иногда кого-то из них рвало.
Но и это не самый плохой вариант. Однажды у моей пожилой черной соседки разболелись зубы. Ее стоны, перекрывавшие рокот моторов, переросли в малоприглушенные вопли. Дама не по летам крепко хватала то ручку кресла, то мою руку. В своих мечтах я даже дошел до кощунства: мне хотелось, чтобы в самолете оказались террористы и уложили всех на пол; я даже был готов принять смерть. Этот вариант казался мне несравненно лучше моего теперешнего. Кончилось тем, что зубная боль перекинулась на меня, и я стал стонать в унисон с дамой. Мы так стонали, что некоторые пассажиры плакали. А стюардесса подарила мне цветок.
Вот и на этот раз я не строил иллюзий насчет моих будущих соседей. Смиренно сидел у иллюминатора и ожидал очередных испытаний судьбы.
Пропорхнула ослепительно смуглая девушка в белом, итальянского типа, конечно, мимо меня, уселась рядом с утконосым кадетом и сразу улыбнулась ему. Появились два бронтозавра, муж и жена, я замер, но они продираясь сквозь проход прошли мимо. Вдруг, рядом со мной уселся священник в сутане, такого в моей самолетной-перелетной практике еще не было, и я обрадовался. По его отполированным щекам бродила пахнущая ладаном улыбка. А между нами бухнулся в кресло тип в ковбойской шляпе и футболке с надписью: Поцелуй меня, я из Техаса». Он сразу же напялил шляпу на кончик носа и уснул. Мы уже летели. Земля несколько раз перевернулась, выпрямилась, и исчезла. Милые стюардессы жестами пoказывали как надо спасать себя пользуясь спасательными поясами, если мы упадем в океан. Я укорил себя в очередной раз: после бесчисленных просмотров, я никогда так и не запомнил, что для этого нужно делать. Ровный гул наполнял салон, ковбой спал почти без храпа, священник перебирал четки. Вдруг замигали лампы, засветились надписи, самолет резко накренило. В репродукторах взволнованно завибрировал голос пилота: «Наш самолет снижается. Один из моторов отключился, второй работает с перебоями. Будем садиться в океане. Убедительно просим оставаться на своих местах до полного приземления». Какая-то женщина дико захохотала: «Мы падаем в воду, а он говорит приземление!»
Стюардессы стояли в проходе, хрупкие, растерянные; наклеенные улыбки жалко застыли на их лицах. Пассажиры кричали, слышался плач, кто-то визжал: «Вы не имеете права!» Самолет сильно тряхнуло и он накренился в другую сторону. Стюардессы упали на пассажиров.
Побелевший священник молился, потом перебил молитву и громко закричал:
– Господи, не допусти этого!.. Господи, останови это, я ведь так служил Тебе!.. Не допусти, Господи!..
Я разбудил своего соседа-ковбоя:
– Эй, мы падаем!
Оказалось, он был страшно пьян. Из-под шляпы на меня рявкнуло: заткнись! и он снова захрапел.
Как и все, я сжал руки на подлокотниках кресла: «Господи, научи меня как встречать смерть… Я боюсь, Господи… Очень боюсь… Но я верю, что Ты знаешь об этом и допускаешь нашу гибель… Поэтому я готов, мой нежный Господи…»
Бешеный голос пилота вновь ворвался в салон: «Я сказал оставаться на местах, не ходить по проходу, вы мешаете мне. Все по местам!»
– Господи, страшно мне… Прошу, укрепи меня… И не оставь ту, которую люблю, и не оставь маленьких дочек… И мать утешь и сохрани. Господи, будь с ней, когда она узнает… Я вспоминаю пальмовые ветви под Твоими ногами и ту смоковницу, которую Ты испепелил…
Вдруг мой сосед-ковбой приподнял шляпу: «Чего все орут?»
Я объяснил, он мгновенно затрясся, через колени священника бросился в проход и куда-то пополз.
– Ты не можешь обмануть, Господи, ведь Ты пережил Голгофу, Ты знаешь дыхание смерти… Ты не оставь их, Господи… Ты утешь их… А меня прости, Господи…
Я заглянул в иллюминатор. Вода уже синела совсем близко. Вдруг самолет снова тряхнуло, и тут же счастливый голос пилота счастливо прохрипел: «Заработал второй мотор! Оставайтесь на местах! Будем садиться на ближайший аэродром, в пятнадцати минутах отсюда…»
Все затаив дыхание прислушивались к гудению мотора. Минут через двадцать мы сели на военный аэродром. Стюардессы с разбитыми коленями гордо улыбались. Откуда-то приполз мой сосед-ковбой, он лишился шляпы и от испуга потерял дар речи. Что-то промычал и застыл, как чучело в музее.
Священник уже успокоился и поглядывал на меня. Наконец, не выдержал:
– Я видел, как вы молились. Вы что, верующий?
– Наверное, отец, я очень плохой верующий… Когда мы падали, мне было так страшно, так страшно…
Михаил Моргулис