Правда всегда на прицеле. Ложь – в бронежилете. А за ней еще платная охрана. Талант раним, посредственность сильна и неуязвима. А гений беззащитен.

У Евтушенко суперзвериное чутье на литературу. Он за сто метров учует в интеллигентном человеке графомана.

 Я говорю с ним – и думаю, не удивительно, а логично, что правдой убили гораздо больше людей, чем неправдой. Благодаря неправде многие люди еще живут и не корчатся от инфарктов. Я неправдой спасал многих. Они оживали, расцветали, становились уверенней и счастливей. А правды многие не выдержали. Правда – как стоп-кран в поезде: останавливает сердце.

 У Евтушенко ампутировали ногу. Я шепотом сказал об этом жене и посмотрел в зеркало: не изменился ли я после этого. Ведь ампутировали часть моей эпохи. Но потом сказал ему по телефону: «Это хорошо! Это плата за жизнь. Это плата за то, что вы остались с нами».

 А потом добавил (не ему, а самому себе): «Вы остались с нами, еще живущими, а вы неимоверно нужны. Без вас мы быстрее начнем сползать на другую сторону жизни. В общем, простите за высокопарность, вы – стимул жизни для многих людей, а без стимула нет жизни».

Когда об этом узнали, некоторые хорошие люди, скорбно приспустив глаза, заявляли по телику и в прессе: да, вот такое случилось, но мы с ним, он бодр и готов переворачивать мир и созидать, ваять и совершенствовать жизнь. Купались в горькой славе моря – пловцами, первооткрывателями печальной новости, в которой и они, дескать, принимают посильное участие. Но может быть, никому не нужна эта правда. Не вполне уместная она, какая-то не вполне благородная. Может быть, лучше промолчать. Может быть, сказать так: «Лев оставил в капкане лапу, подходите, лев жив, и его пронзительные глаза смотрят на нас. Глаза все видели и все знают. Нормально, и даже прекрасно увидеть их в этой несколько бессмысленной щенячьей жизни. Нормально – для времени, когда религиозные атрибуты, молитвы, бороды, кресты, полумесяцы и могендовиды заменили веру – ту, изначальную, которую Тот, ну Тот Самый, передал на землю».

 Я знаю, это правда: Евтушенко не только гениальный, но и сильный человек. Но и это не вполне правда, ведь до какой степени можно быть сильным, если медленно и с болью зарастает рана. И бессонная ночь шепотом рассказывает о твоей жизни, о том, что ты еще не налюбился, и этим отвлекает от страданий. Представим себя в такой ситуации: многие из нас в счастье пребудут, а?

Вспоминаю друга, писателя Родиона Михайловича Березова (Акульшина). В 91 год он тоже ногу потерял, гангрена, и рассказывал: «Вижу, как мне снова 7 лет, хожу по воде у берега Волги, где село мое Виловатое, и чувствую двумя ногами камешки на дне, и колют они подошвы…»

Мудрый человек всегда немного сильнее себя. Евтушенко сильный, потому что он мудрец не только от жизни, но и от природы. Он может не только взлетать и летать, но и падать, ломая крылья, и подниматься, разодранный, улыбаться; нет, очень сильный. Если счастье разбивается рядом с ним, он не подбирает осколки, боится поранить счастьем душу. Он увлекает вас в сторону, противоположную боли, своей и вашей, уводит в места, где под деревом сидит тишина, а на коленях у нее дремлет уставший мир. Он такой сильный, что уже на грани беззащитности. Он мне так написал:

 

… прочел Ваш рассказ о цапле в госпитале, где вокруг меня увидел столько мучений, что мои собственные показались мне мизерными. Вы написали этот рассказ настолько по-детски, и столь беззащитно, что уверен, он бы подействовал на многих как мягкое благословляющее прикосновение руки ко стольким лбам, воспаленным бессмысленной толкучкой якобы мыслей о деньгах, карьере, власти. Оно, это неожиданное прикосновение, возможно, оказало бы врачующее воздействие. Ведь во многих душах живет ваш чудесный мальчик, только боящийся рассказать себя другим, потому что и засмеять могут. А жаль – потому что чем мы сами исповедальней, тем больше распространим исповедальность других.

Ваш Женя Евтушенко, и поверьте, что я написал это письмо вовсе не потому, что сам там упомянут.

 

А он сам этот беззащитный мальчик. Смешно звучит: прошел ЦК партии, всевозможную ругань партийных бонз и их литературной обслуги, гулял под ручку с президентом США, падал с евреями в Бабий Яр, бывал осмеян, обруган, оболган, но смеялись васильковые глаза (наверное, сквозь слезы), и писались лучшие строчки, от которых замирал дух миллионов. Прошел войну, как чудом сохранившийся солдат, с пробитой каской, опаленной гимнастеркой, с жилами, набухшими благородной и страстной кровью, выживший, вокруг которого просвистело много пуль, контузило, но возвращался на этот свет, и вот, снова вернулся.

Если не пробил час, назначенный Всевышним, не убьет даже доктор.

Когда Бог хочет разбить человеку сердце, Он добавляет ему Своего ума, чтобы человек понял, что же понимает Он.

Особый поэт – это язык Бога на земле. Это он, Евгений Евтушенко.

Когда-то мы молились в часовенке на краю города, он часто вздыхал, а у той, что стояла с ним рядом, у Маши, были на глазах слезы. Кажется, Юлиан Тувим написал: «Если бы мир не вздыхал, он бы задохнулся». Вздыхать надо. Потому что когда мы задыхаемся, и не хватает слов для любви и для Бога, надо вздыхать.

Я смотрю на него и вспоминаю другого безукоризненно великого, Гейне: «Мир раскололся надвое, и трещина прошла через сердце поэта». И эта трещина страданий и любви прошла в сердце у Евтушенко. Мы входим в мир одинокими, и одинокими покидаем его. И тем не менее, когда мы уходим, нас сопровождают руки, слезы и смех любимых. Евтушенко держат в этом мире многие руки, многие слезы, смех многих. И я знаю, еще одни руки держат его: те, что Сверху.

Неспособные выдержать плохое – не доживут, чтобы увидеть хорошее. Евтушенко дожил. И я знаю: еще долго проживет. Слишком много людей его любят. И что еще важно – слишком много людей на земле понимают, что он совершил во времени, тайный анархист мира, обладатель огромной ауры любви к жизни и человеку, гений века. Отдающий и забирающий, сжимающий, но с нежностью, ненавидящий, но прощающий. Если кто-то не понял, доскажу: замуровал в себе нежность, но несет ее, хранит, как зеницу ока, но, чтобы не знали об этом.

Отдает команду с верхней палубы Капитан. Снова уходим в плаванье. И вы, Евгений Александрович, пират, одинокий Сильвер, и мы с вами плывем к Острову сокровищ. Пиастры, пиастры. И хоть уже передали нам всем черную метку, но еще реет на мачте Веселый Роджер, и мы еще плывем. И будем плыть. Но с вами, Евгений Александрович.

Может быть, кто помнит, я написал эссе о нем, «Вечный человек», и там есть такие его строчки:

 

И только то усталое плечо

простит сейчас, да и простит еще,

и только те печальные глаза

простят все то, чего прощать нельзя...

 

А сейчас дополню еще другими его словами, очень мне близкими:

 

У бухты Золотого Рога

прошу прощения у Бога,

прошу прощения у всех,

кто был наказан слишком строго,

ведь чья-то боль – наш общий грех.

 

Михаил Моргулис,

Флорида