Академик Роальд Сагдеев на каждом этапе своей жизни оказывался человеком-символом. В эпоху спора между физиками и лириками он в 35 лет стал самым молодым академиком АН СССР. Потом руководил экспедициями к другим планетам, стал лауреатом Ленинской премии и Героем Социалистического Труда. В годы перестройки Сагдеев был близок к Горбачеву, работал его советником на переговорах с Рейганом по разоружению. На выборах делегатов первого Съезда народных депутатов в Академии наук Сагдеев занял второе после академика Сахарова место, был активным членом вошедшей в историю Межрегиональной группы, которую возглавлял Ельцин…

В 1990 году академик Сагдеев совершил резкий, но вполне типичный для того времени поворот – женился на американке и уехал в США. Сагдеев сменил один символ на другой. Его брачный союз стал как бы иносказательным знаком полного окончания холодной войны. Жена Героя Социалистического Труда и специалиста по ракетно-ядерному щиту СССР – внучка президента США Эйзенхауэра Сьюзен, которая управляет Фондом Эйзенхауэра. Академик Роальд Сагдеев преподает нынче в Мэрилендском университете, но наведывается в Россию и следит, пусть иногда без всякого восторга, за событиями на исторической родине. Мы несколько раз встречались с профессором Сагдеевым в Мэриленде, и каждый раз он приходил пешком, хотя, пребывая в СССР, традиционно пользовался соответственно своему статусу лучшими лимузинами.

– Роальд Зиннурович, взяли ли вы с собой в Америку Звезду Героя Соцтруда? Здесь этот раритет вряд ли у кого имеется.

– Конечно, взял, горжусь наградой. Хотя ни разу не надевал, поэтому реакции не знаю. Однажды я спросил у Сьюзен, где мне поставят бюст, который полагается дважды Герою, если я стану еще и Героем Каптруда? Жена рассмеялась: «Дарлинг, если ты станешь Героем Капиталистического Труда, ты сможешь купить себе любой памятник на свете».

– В СССР у вас был исключительный, привилегированный статус, много высоких должностей – от директора академического института до народного депутата. Почему же вы решили уехать? Из-за любви?

– Из-за любви я женился. Уехал по другой причине. В 1990 году мы поехали с женой в Венгрию, потом в США просто посмотреть на жизнь, оставаться планов тогда никаких не было. Уже хотел было возвращаться, как звонит директор Института США и Канады академик Георгий Арбатов и говорит страшным голосом: «У нас создали правительственную комиссию по расследованию потенциального ущерба от твоей женитьбы и твоего отъезда. Так что советую отсидеться за границей». Что делать, вынул вещи из чемодана. Но что значит отсидеться, ведь надо работать. Сначала хотел делить время между Россией и Америкой пятьдесят на пятьдесят. Но стал преподавать в Университете Мэриленда, втянулся во многие проекты, в том числе по строительству Международной космической станции, в совместные научные исследования, в работу Фонда Эйзенхауэра, который консультирует Администрацию США. Стал писать книги, в том числе, еще до 11 сентября, об опасности исламского терроризма. Нет, жить на две страны никак не получается. Недавно новый дом на свои научные заработки приобрел и очень этим горжусь.

– Недавно вам исполнилось 80 лет. Вас поздравляли и в родном Институте космических исследований в Москве, и в Мэрилендском университете. Разрешите присоединить свой слабый голос к сонму поздравлений. Но, зная ваш ироничный склад ума, хочется поинтересоваться – что вы чувствовали во время хвалебных речей?

– Когда-то давным-давно в Новосибирске я защищал докторскую диссертацию, и все меня хвалили. А при голосовании обнаружился один черный шар. Мой приятель и коллега, грузин, кстати, признался, что шар положил он, потому что противно, когда все хвалят. Вот мне на собственном юбилее тоже было противно. Но что делать, надо было терпеть. Ведь в науке важен не столько личный юбилей, сколько повод, который сплачивает научную школу и соединяет единомышленников.

– Роальд Зиннурович, расскажите поподробнее, чем вы занимаетесь в Америке. В СССР вы были одним из самых востребованных ученых, были нарасхват. А в Америке?

– Конечно, востребованность стала заметно меньше. Но в России сейчас, я полагаю, она была бы вообще мизерной. При том состоянии, до которого докатилась наука в России, я бы на стенку лез. В России наука на самом краю, почти крах. Нет, отчужденности в Америке я не чувствую. Я стал членом нескольких американских академий. У меня немало высоких знакомых, могу позвонить советнику президента США по науке. И с предыдущим советником тоже был знаком. Конечно, мне не хватает крупных проектов, которые были в СССР. Но в Америке сейчас тоже нет крупных проектов в науке, не строится ни одного ускорителя или дорогостоящей лаборатории. Исследования в области энергетики сошли на нет, всех устраивает нефть. В области перспективных реакторов на быстрых нейтронах Россия даже опережает Америку, которая довольна нынешней нефтяной конъюнктурой.

Во многих проектах выступаю в качестве связующего звена между Европой, Америкой и Россией. С гордостью вспоминаю, что организовал в нескольких городах США публичные памятные мероприятия по поводу запуска первого искусственного спутника Земли. В США по этому поводу торжества прозвучали куда громче, чем в России. Хотя первый спутник в космос был запущен в СССР, а не в Америке. Впрочем, в моем возрасте трудно браться за новое дело. Это для молодых. Все чаще я – советник. Первый раз был им у Горбачева.

Но главное – это преподавание в Мэрилендском университете около Вашингтона. У меня самый высокий статус – привилегированного профессора, то есть я имею право преподавать один семестр в году, остальное – научная работа. Читаю физику плазмы, общую физику, физику телекоммуникаций. В американском университете среди физиков, которые будут определять будущее планеты, 80 процентов – это студенты из Китая и Индии. Кстати, раз в три года профессору в университете США полагается менять курс, на старом багаже не засидишься.

Трудностей с языком уже давно не испытываю. Хотя в зрелом возрасте свободно, что необходимо лектору, освоить второй язык тяжело. Еще тяжелее подготовить статью для печати. Помню, как во время дискуссии на радио о «грязной» бомбе, которую мог сделать бен Ладен, чтобы разбрасывать над городами радиоактивные изотопы и прочие отравляющие вещества, испытал чувство злости на себя от того, что не могу, как хотелось бы, образно и убедительно выразить свои мысли.

– Что вы думаете о состоянии российской науки? Сохранили связь?

– Мой преемник в Институте космических исследований академик Альберт Галеев рассказывал, что однажды к ним, чтобы открыть российско-американский космический центр, приехали тогдашний премьер Сергей Кириенко и тогдашний вице-президент Альберт Гор. Естественно, наш директор подготовился к встрече, хотел, как положено в таких случаях, показать институт, рассказать о проблемах. Но премьер сразу после короткой церемонии направился к машине. Академик прошептал: «А как же космос?» Кириенко строго ответил: «Космос – вопрос не первой важности». И ушел, но на ходу обернулся: «И даже не второй».

Никаких иллюзий в отношении российской науки я, увы, не испытываю. Мой оптимизм иссяк. Кадровые назначения в науке ставят в тупик. На денежных потоках сидят недостойные люди, которые губят науку и ее репутацию. Академия наук уважением не пользуется, это факт. Иногда хочется воскликнуть: «Неужели власть ничего не видит?!» Но я, видимо, наивен. Хотя мой родной Институт космических исследований в ряду других научных учреждений выглядит достойно. Но это происходит исключительно благодаря международному сотрудничеству и накопленному в советское время потенциалу. Только этот потенциал не вечен. Сейчас Европейское космическое агентство не хочет допускать Россию в крупный проект «ЭкзоМарс», хотя для нас это исключительная возможность поставить на межпланетный аппарат свои приборы. Причина колебаний – недоверие к российским ракетам, которые утратили былую надежность. Хочу подчеркнуть, что связь с родиной и с российской наукой не потеряна, это очень важно для меня.

– В ваше время в правительстве и в Государственной думе было много ученых, академиков. А сейчас их практически нет. Можете объяснить?

– Ученый не должен заниматься политикой, или это не ученый. В США ученые тоже не имеют политического веса. Эпоха Джефферсона и Бенджамина Франклина ушла в прошлое. Предыдущий президент США, Буш, говорил про себя с гордостью: в Белый дом может въехать даже троечник. Признаюсь, в те времена, когда я был близок к Горбачеву и был депутатом, я был уверен, что это временное явление. Интеллигенция обречена на то, чтобы быть битой в политике, как бы она ни стремилась к иному. Классик прав: бытие определяет сознание. В реальной жизни политикой заправляют бизнесмены. История много раз доказывала: интеллигенция проигрывает троечникам.

Часто думаю: если бы сейчас был жив Андрей Дмитриевич Сахаров, какое место он занимал бы в политике? Говорят, он мог бы стать русским Гавелом. Вряд ли. Горько, но вряд ли он сохранил бы свое влияние. Интеллигенция оказалась никому не нужна уже во времена Черномырдина, который разогнал прежнюю команду академиков и сформировал правительство троечников. Сам Черномырдин тоже был троечником, что, впрочем, не помешало ему оказаться неплохим премьером.

– Российско-американские отношения находятся сейчас не в самой светлой фазе, хотя идеологических расхождений между нашими странами давно нет. В чем причина?

– Слишком часто у нас меняются представления о национальных интересах. Вспоминается эпоха Ельцина, его министр иностранных дел… Мне рассказывали, как экс-президент Никсон после встречи с Козыревым, который сообщил, что у новой, демократической России нет национальных интересов, только общечеловеческие ценности, долго отплевывался: «Я, как сукин сын, защищал национальные интересы, Киссинджер был еще больший сукин сын, а этому молодому человеку надо работать в филантропической организации». При Путине появился прагматизм по защите национальных интересов. Америка это понимает и уважает. Но вдруг от российских чиновников проскакивают непостижимые для рационального смысла решения. В Америке это отпугивает потенциальных инвесторов, которые больше всего ценят предсказуемость и стабильность.

– Президент Академии наук Болгарии каждого ученого, который уезжает на Запад, провожает цветами, чтобы родину не забывал и, если сложится, вернулся. В России такая утечка умов, что никаких оранжерей не хватит. Иногда кажется, что из крупных ученых у нас только чудак Перельман остался. Много ли российских ученых сейчас в Америке?

– В России еще есть хорошие ученые, которые трудятся честно, несмотря на все препоны и унижения. Но перспективы кажутся все более грустными. Конечно, в США условия для занятий наукой значительно более благоприятные. В Америке работает полтора десятка российских академиков, на постоянной ставке несколько сотен наших ученых. Самое для нас печальное – Америка высасывает из России самый продуктивный слой ученых 35-40 лет. За последние годы наши ученые получили немало престижных премий. Не знаю никого, к сожалению, кто не старался бы получить новые гранты, чтобы продлить свое пребывание в Америке. Тем не менее, к российской науке, особенно в точных дисциплинах, сохранилось уважение. Но вот надолго ли? Американцы делят человечество на две категории – «винеров» и «лузеров» (победителей и проигравших). Если попал в «лузеры» – на тебе ставят крест. России необходимо, даже находясь сегодня в трудном положении, сберечь научные школы и сохранить преемственность между поколениями. И конечно, необходимо приобретать современное оборудование. Помню, нобелевский лауреат Александр Прохоров говорил мне, что без новых приборов можно удерживать ведущие позиции лет пять, не больше. После этого прогноза прошло куда больше пяти лет, а новое оборудование – тонкий ручеек. Можно этого не замечать и жить, как многие академики, в довольстве, на академическом пайке. Но я помню иные времена, и мне нестерпимо больно. В российской науке, как в деревне во время войны, остались только старики и дети.