Музей университета Хьюстона Blaffer Art Museum и фонд Flo Art Fund проводят выставку художника Антона Гинзбурга «At the Back of the North Wind». Выставка будет проходить до 27 ноября. Публикуем интервью с художником.

Антон Гинзбург, бывший петербуржец, а ныне житель Нью-Йорка, представил фотографии, рисунки, скульптуры и фильм о поисках Гипербореи. Художник в золотых эскимосских очках искал таинственную страну в Орегоне, Петербурге и на Белом море.

– Началось все с газетной статьи об открытии Гипербореи. Мне показалось любопытным, что для такого метафорического состояния, как поиск Гипербореи, потребовалось физическое подтверждение. Я заинтересовался, начал изучать вопрос и обнаружил, что в начале ХХ века все были заняты поисками Гипербореи. В Америке Вашингтон Ирвинг обозначил ее в городе Астория в Орегоне; в Петербурге это была популярная тема в поэтических кругах акмеистов и издании «Гиперборей», а «вновь открытая» Гиперборея у Белого моря была обозначена в газетной статье. Я решил создать маршрут, пытаясь понять, как каждое из этих мест рассказывает о Гиперборее, снять путешествие на видео и также отобразить его через скульптурную инсталляцию в Венеции.

​​– А что говорилось в статье о Белом море?

– Приводились доказательства, что Гиперборея существовала именно там, были найдены культурные объекты, надписи на камнях, исторические карты. То есть это был научный, археологический подход, что мне показалось исторически симптоматичным и любопытным.

– И на Белом море вы нашли следы ГУЛАГа, строительства Беломоро-Балтийского канала.

– Да, когда я жил в Петербурге, я никогда не был на Белом море. Я решил приехать и посмотреть, и нашел следы ГУЛАГа, следы казарм, воспоминание о середине ХХ века. Расположение «страны утопии» на месте ГУЛАГа было парадоксально.

– Полуразрушенное здание, на фронтоне которого была когда-то пятиконечная звезда – это один из первых снимков, которые зритель видит на выставке. Это бывшая казарма?

​​– Это казармы солдат, которые охраняли тюрьмы ГУЛАГа, которые вы видели на следующих фотографиях. Весь этот комплекс заброшен.

– Орегон, Белое море, но в центре Петербург, город вашего детства, безлюдный Петербург. Вы вернулись домой и обнаружили, что он покинут, людей там нет. Так я это прочитал.

–   Не совсем так. Петербург живет, и для меня очень важна связь с Петербургом и в творческом смысле, и в личном. Мои съемки в Петербурге – это, скорее, воспоминание о начале ХХ века, поэтическое восприятие темы Гипербореи, психологическое состояние культуры этого города.

– Вы уже упомянули журнал «Гиперборей», который издавал Гумилев, но я заметил и другие источники вдохновения – может быть, идеи Головина или проза Масодова? Современная литература вам интересна, вы думали о ней, когда занимались этим проектом?

​​– Для меня важнее был поэтический круг Петербурга начала ХХ века и мистицизм Блаватской, идеи Карла Юнга и его учеников, связь между Петербургом и Нью-Йорком в начале ХХ века. Когда я приехал в Орегон, я тоже обнаружил подобную связь. Город Астория в Орегоне – старейший американский город на Западном побережье, он был связан с семьей Асторов, которые были увлечены идеями теософии и прогресса. Также на проект повлияла книга французского сюрреалиста Рене Домаля «Гора Аналог» и тексты Марии-Луизы фон Франц.

– И там вы снимали необычайно красивый длинный пустой мост…

– Да, так получилось в фильме, что связками между частями проекта стали понтонные мосты. В Петербурге это был Охтинский мост, а на Белом море – мост, который упал за несколько месяцев до того, как мы приехали на съемки.

– Еще один важный и тоже оккультный символ – белая сова, гарфанг, это ваша скульптура.

​​– Да, фильм является абстрактным нарративом, который соединяет все части проекта. Я хотел, чтобы у зрителя, проходящего через комнаты выставки и посмотревшего фильм, менялось восприятие значения и соотношения элементов выставки. Также я использовал образ мамонта, как метафорического свидетеля Гипербореи. В Петербургском зоологическом музее находится первый найденный мамонт (Адамса), которого я снял в фильме. Это пятиметровая скульптура называется «Ashnest» (Пепелище) и использует современные технологии трехмерной печати, на основе микроскана человеческой кости, а также фрагменты бивней мамонта.

– Надо упомянуть, как замечательно расположена экспозиция в палаццо Боллани. Этот дворец становится частью выставки: идеальный случай, когда стены помогают художнику.

– Да, и проект продолжит путешествие, следующая выставка уже проходит в Техасе. Я всегда работаю с пространством, выстраиваю основную идею путешествия,  где информация подается не сразу, а постепенно, через проход по выставке.

– Вы сами появляетесь в кадре: в золотых очках, стекла золотые с прямоугольными прорезями, и эти очки – тоже экспонат. Что они означают?

​​​​– Этой фигурой с теодолитом мне было важно показать, что путешествие произошло, что это не фикция, и моя фигура выступает как вектор, который соединяет части путешествия. Я взял за основу эскимосские очки, которые используются против отражений снега, и адаптировал их для проекта. Они являются метафорой субъективного «взгляда», о котором писал Жиль Делез. Бронзовые очки с прорезями – это часть экипировки путешественника, и они также используются в скульптуре, как глаза совы.

– И еще один важный элемент – красный дым, который возникает, например, на фоне Зимнего дворца.

– Тут двойное значение. Первое – формальное, это была необходимость показать, что проект произошел, потому что симулировать это было бы невозможно. Это дематериализация художественного жеста, который рассеивается во времени и пространстве. И второе значение – коллективная память Гипербореи, коллективная память утопии. Этот дым проходит со мной от Орегона через Петербург и до Белого моря.

– Помимо коллективной памяти, Петербург связан и с памятью личной. Расскажите, пожалуйста, о себе. Вы из семьи ленинградских ученых?

 Да, мои родители работали в технической сфере. Но я с детства был увлечен искусством, а близкая подруга моей мамы была куратором в Эрмитаже, поэтому для меня здание Эрмитажа настолько важно. Я с детства занимался в художественных школах, начиная с Дворца пионеров, и продолжил свое образование в Нью-Йорке в Парсоновской школе дизайна.

– Вам было 16 лет, когда вы уехали?

– Да.

– А с российским арт-миром вы как-то связаны, интересен он вам?

– Я иногда показываю проекты, когда меня приглашают, но мой основной дискурс находится в США, я здесь живу последние 20 лет.

– Я видел вашу анкету в «Нью-Йорк Таймс», вы упоминаете произведения искусства, которые на вас произвели  впечатление. Это «Полнолуние» театра Пины Бауш, пешая экскурсия по небоскребам начала ХХ века в Чикаго и сюрреалистическая выставка в парижском Центре Помпиду. Выбор, который подводит нас к вопросу о ваших интересах и увлечениях в искусстве.

​​– Это, прежде всего, история визуальной культуры: изобразительного и декоративного искусства, архитектуры. Сегодня меня больше всего интересует начало ХХ века, переход от эмоционального, поэтического состояния к более рациональному, как, скажем, «Де Стиль» или конструктивизм. Но и безусловно это современное искусство, кино, современный танец. Все эти дисциплины взаимосвязаны, на мой взгляд. И в Нью-Йорке есть возможность находиться в центре событий.

– И кураторы тоже ваш интерес учитывают – шахматы, которые вы сделали, выставлены рядом с шахматами Мана Рэя в Сан-Франциско.

– Да, это был проект, который был выбран для Триеннале дизайна в музее Купера-Хьюитта. Меня всегда интересовала и традиция шахмат, и формы шахмат, и я решил сделать данный проект из фарфора. Это полые шахматные фигуры, скорлупа формы, они были выставлены в музее дизайна Купера-Хьюитта, и после этого музей современного искусства в Сан-Франциско приобрел их для своей постоянной коллекции.

– Какой из ваших проектов вам дорог больше всего, помимо «Гипербореи»?

– Проект, над которым я работаю сейчас. Я еще не готов о нем рассказывать, но надеюсь, что скоро смогу его показать.

– А что вам понравилось на венецианской биеннале?

– Павильон Великобритании в Джардини, Майк Нельсон. Из независимых проектов мне понравился проект Карлы Блэк – он очень поэтичный и с формальной стороны тоже интересный. И чешский павильон – неожиданный и, по-моему, очень своеобразный.

– А главную награду получил немецкий павильон. Правильный выбор, или вам не так близок Кристоф Шлингензиф?

– Не настолько близок. Мне показалось, что это более театральный проект. На мой взгляд, павильон Великобритании был самый сильный в этом году.

– Не часто бывает, что такой масштабный проект, как ваш, связанный с Россией, появляется на биеннале. Но странно: я видел отклики в американских, итальянских и других изданиях, и почти ничего в российских. Интерес российской прессы и вообще российской публики к вашей «Гиперборее» заметен?

– Да, удивительно, что, в основном, была реакция западной прессы, а не российской. С вами я делаю первое интервью на русском языке.

Дмитрий ВОЛЧЕК